Продолжаем серию круглых столов: от книжек для девочек и буллинга пришли к теме идеальной школы. Что делает школу хорошей? Должны ли быть в ней оценки? А форма?
Обсудили это в компании Максима Иванцова, Насти Орешиной, Насти Чикеневой и Андрея Юрова.
Максим: Наше традиционное мероприятие — круглый стол. Мы устраиваем посиделки, где обсуждаем волнующие нас темы, связанные с образованием. В этот раз поговорим о том, что такое хорошая школа, можно ли хорошую школу создать в тех условиях, которые есть, что могут сделать учителя, или что могут cделать директора. И кроме людей из Школьных проектов я позвал сюда Андрея Юрова – философа, дракона, скифа. (а еще А.Ю. — правозащитник и гражданский активист (прим. ред.))
Первый вопрос, Андрею: я считаю тебя одним из самых умных людей, и одним из моих немногих учителей. Где ты учился и почему вот ты такой умный?
Андрей: Это очень прикольный вопрос, потому что на самом деле школу я всегда вспоминал без особой радости, и всегда эти песенки советские — «для нас всегда открыта в школе дверь» — вызывали у меня чувство глубокого омерзения. Я помню, что был в здании своей школы, после того как из нее вышел, всего три или четыре раза в жизни, и то по некой совершенно другой необходимости, никак не связанной с желанием…
Причем школа была одной из самых приличных в городе, а я рос в миллионнике, ну в таком провинциальном миллионнике — городе Воронеже. Это была одна из самых крутых школ, но это была школа совершенно полная авторитаризма, причем со всеми атрибутами милитаризма. Вот, например, одно из моих выдающихся достижений: научится с закрытыми глазами разбирать и собирать автомат Калашникова за 40 секунд. Это чтоб тебе «автоматом» поставили 5 по начальной военной подготовке.
Максим: Слушай, мне девочка недавно из какой-то школы хвасталась, что она это делает меньше, чем за 20, в современной школе.
Андрей: Давай так, я могу точные цифры не помнить. Я помню, что это было лучше, чем на «отлично» с открытыми глазами. Я это делал с закрытыми, долго тренируясь. Просто я хочу показать, на какую фигню мы тратили свое время в школе.
Максим: А в школе ты отдавал себе отчет, что это редкостная фигня?
Андрей: Да. Еще: сама система отношений внутри. Я всегда пытался выяснить, такая ли была атмосфера внутри девочковой компании. В мальчиковой компании у нас была очень жесткая иерархия, в точности по тюремному типу, только не было уж совсем жесткого физического насилия, все ограничивалось пинками, тумаками, затрещинами, саечками и так далее.
Максим: Словами?
Андрей: Не-е-ет, физическое насилие было, но оно было просто слабым. И была жесткая иерархия, в которую ты должен был вписаться: от «пахана» до «опущенного». Просто опущенный был не как в тюрьме совсем «опущенным». Просто сам «опущенный», во-первых, должен был все время стоять в стороне, во-вторых, каждый проходящий должен был давать ему пинка. Есть если ты не даешь ему пинка, ты сам становишься «опущенным», как если ты дал руку «опущенному» в тюрьме. Совершенно, абсолютно тюремная вещь, воспроизводилась в элитной школе — средняя школа №1 с английским уклоном, где мы со второго класса учили английский. Лучше школы не было, точнее лучше была физмат, а это лучшая гуманитарная в городе. И это был кошмар. Когда я попал в университет, было ощущение, что я попал из ада в рай, что я попал наконец в коммунизм. У коммунизма есть несколько прекрасных определений, одно из определений по Марксу: «прыжок из царства неизбежности в царство свободы». Вот такое ощущение было, и я очень благодарен университету. Я попал на физфак, на тот момент физфак Воронежского госуниверситета был одним из самых интеллектуальных факультетов не только в Воронеже, но и во многих других городах-миллионниках. То есть вот там действительно я научился своему мышлению, именно на физфаке.
Максим: Эта история про физфаковское образование, примерно такое же, как у нас в Петербурге, в таких элитных физико-математических школах. То есть хорошее образование — это не гуманитарное образование, в любом случае у тебя выбора нет: изучать надо физику и математику.
Андрей: Абсолютно точно. Хорошее естественно-научное образование, которое вставляет и именно создает структуру мышления. У нас на многих очень крутых физмат дисциплинах можно было идти на экзамен с учебниками и конспектами. Ты просто должен объяснить.
Максим: Как у нас, например, на олимпиаде Школьных проектов можно приходить с мобильными телефонами и любую информацию искать.
Андрей: Да, то же самое. Просто тогда не было мобильных. Ты приходишь с учебниками и конспектами и пишешь, но потом ты все это должен объяснить. Если не можешь объяснить что написано, то получаешь два или три. Все очень четко. Нас учили, что ты должен, во-первых, очень хорошо владеть мета-навыками, то есть логикой и общим рассуждением, и, во-вторых, знать, где посмотреть. Все остальное тебе не нужно. Тебе не нужно знать наизусть формулы, константы. Это просто лишняя для физика информация. Зачем? Есть справочники. Ты должен знать какая это область физики, где смотреть формулы, константы — и все. Над остальным надо думать, много думать. Это была очень важная штука для моего образования, а уже потом было очень долгое самообразование.
И дальше очень интересно. Когда я вдруг захотел стать крутым тренером-преподавателем, то в какой-то момент я увидел работу нескольких совершенно блестящих тренеров (в центре «Голубка») и восхитился этим. То есть до этого я что-то уже преподавал, читал лекции по правам человека, какие-то игротехники применял, но когда увидел их работу, я так восхитился, что решил, что люди наши нынешние и будущие тоже должны такое увидеть. Тогда у нас только зарождалась команда международного молодежного правозащитного движения.
Но когда я подошел к «Голубке» и узнал, сколько стоит их тренинг, я понял, что такой возможности у меня нет вообще и никогда не будет. И тогда стало понятно, что нужно самому научиться. Но я же хочу научиться так, чтоб быть тренером и входить в десятку лучших по «гамбургскому счету», не из-за соревнования, а именно из-за того, что я хочу для своих друзей, коллег, соратников лучшее.
Максим: Почему лучшее, почему не хорошее?
Андрей: Ну хорошо, очень хорошее, не самое лучшее. Не было никогда соревнования. Я до сих пор восхищаюсь «Голубкой», считаю, что во многом они меня превосходят, и слава Богу! У меня есть те, на кого я могу смотреть. Да, это очень здорово. Я имею ввиду, чтобы это было очень хорошо и чтобы люди, которые прошли тренинг, могли гордиться, могли говорить: «Да, мы прошли эту школу прав человека, и это крутая школа». Вот это было важно. И тогда я действительно начал много учиться тренерству ,и в том числе специально пошёл на психфак. У меня есть второе незаконченное высшее и третье — по психологии.
Максим: Для меня институт это так себе: есть три важных предмета, и к этому бонусом тридцать три неважных и ненужных.
Андрей: У меня то же самое было, когда я в 95-м году пошел на экономический факультет. Я начал много работать с некоммерческими организациями, и мне казалось, что меня в институте могут научить менеджменту. Но под конец стало так скучно, что я не стал последний год писать дипломную, поэтому и не закончил. Мне не нужна была корочка, я хотел чему-то научиться, но научился очень мало чему. А на психфак я пошел по двум причинам: во-первых, мне действительно хотелось немножко систематизировать свои знания в психологии. Они у меня довольно велики, у нас очень много книжек было в семье по психологии, но мне не хватало немножко системности. А, во-вторых, все-таки по поводу корочки: когда я вел семинары и тренинги с глубинным погружением, как тренинги для тренеров, то у меня очень часто многие люди спрашивали: «А вы такие вещи вот делаете, вы психолог по образованию?». Я каждый раз объяснял: «Я не психолог, но я прошел такой-то вот курс, другой курс» — «Но нет, вы же не психолог». В конце концов все закончилось тем, что я повесил в нашем тренинговом зале на стену диплом и на вопросы отвечал «Да, психолог». Все вопросы почему-то исчезали, хотя мы понимаем, что очень много людей с корочкой, и они отвратительные психологи, и много людей без корочки, но которые действительно блестящие профессионалы.
Максим: Это как сейчас в современной школе идет реформа и мы идем прямо в обратном направлении в соответствии со всеми развитыми странами. Если у тебя нет педагогической корочки, то ты не можешь преподавать в школе. Но тенденция мировая прямо противоположная: там хороших специалистов привлекают в школу, чтоб они рассказывали о том, чем они умеют заниматься.
Настя и Настя, вот Андрей говорил про его такую хорошую Воронежскую английскую школу, в которой много дедовщины и много милитаризма. Как вы думаете, про типичную школу в Петербурге можно так сказать? Есть среди школьных отношений такие, при которых одни дети чмырят других детей, и где отношения «учитель-ученик» — это отношения «я начальник-ты дурак»?
Настя Ч.: У меня два опыта. Одна школа, в которой я училась последний год, и там такого не было. Была обычная банальная школа с обычной стандартной системой, но никакой армейской дедовщины не было. В другой школе, где я работаю, такого тоже нет. Но там другая особенность: центр города, школа маленькая, все хорошо друг друга знают и у всех близкие товарищеские отношения. Но это, мне кажется, скорее исключение из правил.
Максим: Ну для многих школ, я знаю, есть принципиальное правило: один класс в параллели. Потому что иначе возникает ненужная конкуренция между классами. И среда в большой школе всегда отличается от среды в маленькой школе. В маленькой обычно проще наблюдать и смотреть за другими.
Настя Ч.: У нас есть другая проблема в школе. На базе нашей есть частная, и получается, у нас отдельно учится класс общеобразовательной школы и параллельный класс частной школы — тех, кто учится за деньги. Одни родители платят больше 20 тысяч в месяц, и их дети ведут себя немножко по-другому, чем те дети, которые пришли на общих правилах. И из-за этого периодически возникают проблемы, потому что имущественное неравенство все равно имеет значение.
Настя О.: А мне кажется, что это сложно сравнивать — очень разное время.
Максим: Можно сказать, что лучше стало сейчас? Меньше стало дедовщины?
Настя О.: Мне кажется да. Сейчас нет дедовщины. По крайней мере я не знаю такого. Но моя школа, была немножко особенная, у нас мальчики и девочки учились раздельно. Была проблема в том, чтобы девочки и мальчики начали общаться, и было четкое разделение на девочек и мальчиков в плане компаний. Мы только в 10-м классе стали общаться, когда нас соединили в общий класс. Но дедовщины никогда не было, были все более-менее на равных.
Максим: Я тоже слышу постоянно от людей из образования, что дедовщина — это проблема, которая, в отличие от милитаризма, из школ исчезает. Сразу скажу, у меня опыт другой. И в школах, которые я близко знаю, опыт другой. Школы, которые знаю меньше, говорят: «Не-не, у нас такого нет, и ситуация вообще лучше». Как ты думаешь, Андрей, со временем эта ситуация в школах меняется? И если да, то из-за чего?
Андрей: Мне кажется, она все-таки меняется довольно сильно. И это связано с не только нашим, но и общим мировым трендом. Дело в том, что в те времена, когда происходила моя социализация, когда я рос и учился сначала в школе, потом в вузе, мы были сильно территориально привязаны. Страна строилась по территориальному признаку. Сейчас намного больше горизонтальных связей по интересам. Я могу учиться в классе, но могу дружить с пятью мальчиками и девочками вообще из других городов и стран. И локальное пространство не так важно. Тогда у меня ничего другого не было. У меня был мой двор и моя школа. Конечно, я мог вырваться из этой системы, если я шел в какой-то кружок или спортивную, музыкальную школу. Тогда возникало что-то третье. Но, по большому счету, были только эти три вещи, очень жестко закрепленные, они не вариантные, я не мог менять их. Сейчас благодаря совершенно другой коммуникационной основе я «в интернете». В широком смысле: я с теми, с кем связан через интернет. Я больше знаю своего друга по YouTube, который живет в другой стране, чем своего соседа, с которым я ни разу не играл в футбол на улице, а потому что, «ну, зачем»? Мне с ним не интересно. Вот эта ситуация кардинальным образом изменилась. Означает ли это, что благодаря этому рухнула дедовщина? Я просто понимаю, что изменилась структура общения. Во многом дедовщина связана с локальным пространством, из которого нет выхода, – это тюрьма, армия, монастырь, правоохранительные органы. То есть некая локальная штука из которой трудно выйти, это обязательно стены и границы. Когда стены и границы начинают исчезать, то для дедовщины исчезает основа, потому что если ты можешь встать и выйти, то какая дедовщина? Из казармы ты не выйдешь.
Максим: Современному ребенку тоже тяжело выйти из школы.
Андрей: А он просто не здесь — он там. И остальные дети тоже не здесь.
Настя Ч.: Я согласна, потому что первая школа, в которой я училась, была в маленькой-маленькой деревеньке в Ленинградской области, и там была эта самая дедовщина и это было адски. Причем дедовщина была очень своеобразной: между мальчиками и девочками. Мальчики очень сильно девочек унижали, и тут ничего было нельзя поделать, потому что больше не с кем общаться. Один маленький двор, есть в нем компания 10 человек. Это был классический и очень жесткий сексизм. Но в Питере, когда я заканчивала школу, такого не было.
Максим: Андрей, все-таки основная наша тема про тип хорошей школы. У меня вопрос, волнующий многих родителей: чем нужно руководствоваться, когда ты отдаешь ребенка в школу?
Андрей: Для меня это довольно сложный вопрос, потому что, сейчас очень многие люди просто гуглят и смотрят разные опыты разных родителей. У меня есть ощущение, до сих пор очень мало школ, где происходит встреча трёх важных составляющих: это в широком смысле учителя, куда бы я отнес твою идею с интересными профессионалами, которых можно привлекать в школу. Это некие ученики, которые приходят не только получать знания, но и социализироваться и учиться на элементарном уровне коммуникации, мета-навыкам. И это некие родители, для которых очень важно какое-то участие. Вот если три эти стороны устраивают гармоничную среду, то там может что-то возникнуть. Опять-таки, одна из больших проблем, что, с моей точки зрения, в обществе не сформирован запрос на правильную школу, так же, как и на правильную армию, полицию и тюрьму. До тех пор школа будет в целом уродлива, но отдельные гениальные авторские школы будут действительно хороши.
Максим: А как определить, что в этой школе нужные тебе родители, дети и учителя? На что обращать внимание?
Андрей: Вот я до сих пор этого не понимаю.
Максим: С учителями это проще всего. Можно погуглить, зайти на сайт, посмотреть какие вообще мероприятия на сайте написаны. Хотя это не всегда работает: много хороших школ, у которых журналы, сайты сделаны плохо и содержание совершенно не сочетается с реальностью. У таких школ обычно живые и прикольные группы в социальных сетях.
Настя О.: В тех школах, которые я знаю, очень хорошая внутренняя среда, потому что очень много хороших, молодых педагогов. Но при этом ни за что в жизни в интернете эту среду нигде не найти, кроме одного внутреннего чатика учеников школы. Никак снаружи это не увидеть, нужно побывать внутри.
Максим: Хорошая школа прячется?
Андрей: Да.
Максим: Я тоже с несколькими хорошими директорами школ общался, и они говорят: «Не пишите, не упоминайте, не говорите нигде ни в коем случае».
Андрей: Конечно, это абсолютно естественно. Я бы в современной России делал бы то же самое, если был бы директором школы. Я бы нигде не врал, но представлял бы свою работу как абсолютно кондовую, изобретал бы целые кондовые, даже из советского прошлого слова. И именно благодаря этому, возможно, удавалось бы делать что-то творческое. И в этом смысле единственное, на что можно ориентироваться, — личные рекомендации.
Максим: Сарафанное радио. Окей, а вообще нужна школа для ребенка? Можно ли обойтись ребенку без школы? Есть модная история, когда детей вообще не отдают в школу, а дети ходят в какие-то кружки, где коммуницируют друг с другом. Есть какие-то общие преподаватели – родители объединяются в группы и нанимают преподавателей для детей. Или все-таки более-менее постоянный мир, в котором ты общаешься, это правильная история?
Андрей: Ты задаешь отличный вопрос, но я на него не смогу ответить, потому что я не детский психолог. Я понимаю свою фатальную некомпетентность в этом вопросе. На этот вопрос могут ответить очень хорошие профессионалы в детской психологии, потому что я слышал очень разные мнения, в том числе детских психологов, и многие из них считают, что на определенном этапе ребенку, к сожалению, нужна довольно высокая структурированность. Если все очень не структурировано, ему очень тяжело потом будет собраться. Есть период развития «маленьких» существ, животных, людей, на определенном этапе, когда им нужно почувствовать структуру, и тогда у них вырастет скелет. А если структуры не будет, то вместо скелета вырастет бесформенная хрень. Чтоб хорошо стоять, нужно, чтоб кто-то немножко поддерживал. Так это или нет, непонятно, потому что, я думаю, что сейчас в современном мире мы идем (и придем) к тотальному изменению самого древнего института — я имею в виду институт семьи. А как только он будет видоизменен…
Максим: Мне кажется, он уже видоизменен.
Андрей: Он видоизменен в одной трети золотого миллиарда. В остальной части света еще нет, но уже идут настолько фатальные изменения, что они влияют на все остальное. У кого-то они вызывают ненависть, у кого-то согласие. Но ведь школа — это очень вторичный предмет. Школы возникли очень-очень поздно, это очень поздний плод цивилизации. Я думаю, что как только более фундаментальные вещи начнут меняться, возможно будет вполне нормальным, если будут возникать спонтанные творческие группы.
Максим: А несколькими вещами можешь описать, что такое для тебя хорошая школа? На что в первую очередь обращать внимание? Чему школа должна способствовать? Вот первое, что пришло в голову.
Андрей: Первое, что мне приходит в голову, это мета-навыки.
Максим: Мета-навыки — это что такое?
Андрей: Вот есть просто навыки, условно навык разговора, а мета-навык это чуть больше, когда я могу рефлексивно менять свой навык в зависимости от того, с кем я общаюсь. То есть не простой навык разрезания киша, а мета-навык понимания того, что можно разными приборами разрезать разную еду. Вот если я понимаю, что нож только для киша, это не мета-навык. Мета-навык, это навык, который я могу экстраполировать на любую другую еду, более того, эффективно подобрать, что это лучше не этим ножом резать. Понимание, что это за процесс.
Когда мы говорим про глобальную ненасильственную коммуникацию, это скорее мета-навык, чем прямой навык. Прямой навык – это, например, навык разговора с мамой, учителем, другом. Мета-навык — это моя способность выстраивать в целом ненасильственную коммуникацию с разными людьми. Конечно, изначально нужен набор минимального количества знаний и навыков, мета-навыки уже на втором месте. Минимальная грамотность тоже важна, мне кажется, должен быть некий набор универсальных знаний, очень небольшой.
Максим: А он сам по себе из интернета не доставляется в голову?
Андрей: Не-а, сам по себе нет. Дело в том, что интернет очень неоднородная среда, которая вообще-то не создана для того, чтобы нам предоставить правильную информацию. Интернет контекстуально предлагает нам то, что выгодно тем или иным акторам внутри интернета. Интернет сам собой не предоставит именно того минимума неких универсальных знаний. Проблема заключается в том, что у нас нет некоего базиса, очень-очень узкого, универсального для культуры. Я не знаю, зачем десятикласснику уметь решать дифференциальные уравнения.
Настя О.: Это мозг развивает.
Андрей: С моей точки зрения, человеку, которому не нужна потом высшая математика, дифференциальные уравнения не нужны. Но понимание того, что это, о чем это — нужно. Когда мне объяснили, что дифференциал — это всего лишь скорость изменения системы, все стало понятно. Есть системы, они меняются. Как измерять скорость изменения системы? Дифференциал — это и есть скорость изменения системы. Как быстро, например, меняется количество знаний в школе? Дифференциал.
Настя Ч.: Хороший учитель математики это объясняет.
Максим: Проблема в том, что учителей хороших единицы, а профессия требует миллиона людей.
Андрей: Да. Для меня это пример неких общекультурных знаний, некого общекультурного базиса. Просто понимать, что при слове «дифференциал» не нужно дрожать и трястись, понимать, что это довольно простое явление из реального мира. Допустим, ты набираешь скорость на машине, вот дифференциал это как изменяется твоя скорость. Вот все, не надо тебе больше ничего знать. Просто не пугаться, и знать, где про это можно почитать, посмотреть, обратиться к профессионалу, когда тебе это понадобится.
Максим: Итак, мета-навыки, элементарные знания, самые простые в небольшом количестве, и третье, самое важное?
Андрей: Третье — это творческая атмосфера. Атмосфера творчества и сотворчества, и взаимоподдержки. Мне должно быть приятно и комфортно получать знания. Для того, чтобы заходить в зону дискомфорта в самих знаниях, я должен находиться в состоянии комфорта, у меня должна быть довольно комфортная обстановка на горизонтальном уровне. Тогда мне проще делать шаг в дискомфорт. Это то же самое, когда ты идешь в гору с группой альпинистов, которые все дружественные, ты понимаешь, что тебя всегда поддержат и так далее. Или когда ты идешь с людьми, которые друг с другом собачатся, скрипя зубами, и в любую секунду скажут «а, пропадай ты, у нас так принято — друг друга толкать еще». Это как с восхождением. Восходить нужно в хорошей компании приятных людей, зная, что тебе хоть немножко подставят плечо.
Максим: Теперь серия экспресс-вопросов для тебя. Постарайся аргументированно, очень коротко на них ответить. Вопросы про то, нужны ли современной школе традиционные атрибуты, которые есть сейчас. Буду называть атрибуты, нужно будет сказать, нужны или нет. Первое — оценки.
Андрей: Возможно, но не в этом виде точно. Я имею в виду,что человеку важна некая обратная связь. Потому что иначе человек не может сам себя отслеживать. Возможно, оценки не должны быть сравнительными с другими. Это сложный вопрос. Кто-то говорит, что все-таки нужны, и в этом есть элемент игры, кто-то, что не нужны. Но я должен понимать, у меня у самого есть какое-то движение вперед или нет. Некая обратная связь нужна. Нужна ли она в виде баллов, неважно по какой шкале, — это открытый вопрос.
Максим: Экзамены на выходе, как ЕГЭ или другой? Нужен ли в принципе экзамен на выходе?
Андрей: Если от этого зависит поступление куда-то, то, к сожалению, как социальный конструкт он неизбежен. Или его нужно снова перенести в университеты и колледжи, тогда от него в школе можно избавится.
Максим: Уроки? Эти 45 минут или 40, звонок, перемена, следующий урок.
Андрей: Не факт. Возможна совершенно другая система, например, каких-нибудь мини-игровых тренингов, которые могут длится по 1,5 часа, и перерывчики побольше. Я думаю, что система может быть значительно более гибкой, чем 45 минут и перемена. Я думаю, нужно гибче подходить.
Максим: Физкультура?
Андрей: Да, но абсолютно точно освобождённая от оценок и дурного соревнования. У нас физкультура становилась одним из главных механизмов насилия и ранжирования среди мальчиков. Ты 10 раз подтянулся на турнике – ты крутой. В это трудно поверить, но я до 10 класса был среди мальчиков вторым или третьим с конца, я был очень маленьким, очень щуплым, такой настоящий ботан-задрот. И поэтому по сравнению с огромными гренадерами впереди, я уже автоматически не котировался в девочковой среде. Вот стоит ботан-задрот в самом конце, что с ним… Подтягивался я хорошо и бегал, потому что был очень легкий и ноги длинные, а все остальное делал очень плохо. Еще с этой идиотской формой, этими идиотскими штанами с коленками оттянутыми — короче, для меня физкультура была источником непрерывного стресса, непрерывного насилия. Если у меня была хотя бы какая-то возможность справку принести в школу, чтобы не ходить на физкультуру, я это делал. При первой возможности.
Максим: Нужны ли в школах классы?
Андрей: Мне кажется, что в школе должно быть у ученика некое безопасное пространство, к которому он постоянно привязан. А вот дальше он может передвигаться по школе более сложным маршрутом. В обычном смысле класса непонятно, но, я думаю, должен быть какой-то кабинет…
Максим: Я имею в виду класс, где мальчики-девочки одного года рождения, которые начали вместе учиться и продолжают учиться в таком коллективе. Ведь есть разные системы, есть школы, где смешанное по возрастам обучение.
Андрей: Это очень сложный вопрос. Я думаю, что для отдельного вида школ классы эффективны. Точно так же, как курсы эффективны для многих вузов, и, возможно, это эффективно на поздних стадиях, когда человек хочет готовится к колледжевой/вузовой системе, иначе ему трудно будет перестраиваться. Нужны ли классы во всех школах, для всех типов людей? Безусловно, нет. Я всегда против всеобщности, особенно если речь идет о людях в широком смысле, с различными особенностями развития. И для людей с особенностями в развитии нужны очень индивидуальные, крутые системы, чтобы они могли максимально социализироваться, максимально себя раскрыть. И, возможно, классная модель самая плохая для этого, она очень негибкая.
Максим: Форма?
Андрей: Отличный вопрос. Как это ни странно, иногда форма это очень прикольно. Но опять же, я категорически против того, чтобы для всех школ она была обязательной. Какие-то отдельные школы, если они безумно хотят и все на это согласны, могут ввести атрибут, вроде одинаковых галстуков и т.д. Потому что если все равно идти по пирамиде Маслоу, насколько она не устаревала бы, принадлежность — третий этап, он очень важен для молодого человека, для совсем ребенка. И вот эта принадлежность проявляется через одинаковые шарфы или футбольные команды, или одинаковые какие-то значки. Некая идентификация помогает ощущению внешней защиты. Но, в целом, я не думаю, что это вообще хорошая идея. Мне приятнее видеть классы, где люди одеты как хотят – в джинсиках, рубашечках. Я не отрицаю, что в отдельных школах может быть такая традиция, и эта традиция поддерживается и родителями, и детьми. И ученики осознанно идут на поддержание этой традиции. Ну, окей. Я не могу сказать: «Давайте ее разрушим».
Максим: А один ученик может сказать: «Я хочу ей не следовать»? Или он обязан учиться в этой школе? В которой вековые традиции ношения формы.
Андрей: Ты сейчас задаешь безумно важный и безумно интересный вопрос, на который я в экспресс-режиме не отвечу. Я объясню почему, но не буду отвечать. Не может, потому что он немедленно окажется белой вороной, и это будет очень стрессовая, очень сложная ситуация, которую надо разруливать. Она мне близка, это вопрос как раз про права человека. Это Сократ против толпы на Агоре. Мне-то ближе Сократ, который бросает вызов Агоре, но я понимаю прекрасно, что есть и некий коллектив. Я никогда не отвечу: «У него не должно быть такого права, и он должен подвергнутся насилию». Но при этом лучше бы этого избежать.
Максим: Когда я спрашивал в своей школе, чего больше всего не хватает ученикам, самый популярный ответ был «шкафчики». Второй по популярности ответ – туалетная бумага. И она сразу появилась после этого. Со шкафчиками все сложнее. В современной школьной среде чего тебе не хватает больше всего?
Андрей: А я давно не был в школах, понимаешь… Я могу сказать, чего мне не хватало в моей школе. Мне абсолютно точно не хватало нормального санузла. Сейчас не буду описывать, насколько он был чудовищный, но просто тюремный абсолютно. Мне не хватало тоже некоего, например, шкафчика или чего-то, где я могу в безопасном пространстве оставить вещи, и их не украдут, даже не ради кражи, а чтоб измалевать, испортить. У меня нет никакого места, я должен все вечно таскать с собой. Если я, не дай Бог, оставил сумку где-то, то гарантии, что все будет в том же состоянии, в котором я оставил, — никакой. Это ощущение тотально небезопасного пространства. И третье: мне очень не хватало пространства, где можно просто расслабится. В современных школах, я так понимаю, это есть.
Максим: В современных школах по-разному.
Андрей: Да, но вот мне очень не хватало некого приятного места, где можно встретится уже не в формальной обстановке, а в неформальной. Этих трех вещей мне не хватало, но это было, извините, 30 лет назад.
Спасибо Илье Мартынову за расшифровку и Дмитрию Серегину за корректуру текста.